До сих пор на дороге не встретилось ни души. Только та девушка — единственная, кого он видел с момента большого взрыва и осознания того, что он означает. Ни машин. Ни пешеходов. Ничего, скоро они начнут выбираться из своих укрытий, прикинул он. Тысячами. И тут же гибнуть. Потянутся беженцы. Надо быть готовым к тому, что им потребуется помощь. Но все, что у него было, это старенький «Фольксваген», груженный трубками, банками табака и калифорнийским вином, произведенным на небольших местных винокурнях. Но у него не было ни медикаментов, ни опыта оказания первой помощи. Да и вообще, ему уже пятьдесят, у него больное сердце, какая-то пароксизмальная тахикардия. Удивительно даже, что занимаясь любовью с той девицей он не заработал сердечный приступ.

«Как там моя жена и дети, — подумал он. — Может, они уже мертвы. Нет, все-таки надо было вернуться в Петалуму. Позвонить? Нет, абсурд. Телефоны наверняка не работают». Однако, он продолжал гнать машину вперед, хотя и совершенно не представлял, куда едет, и зачем. Не представляя, подвергается ли он опасности, и какой, закончилось вражеское нападение, или это только начало. «Да ведь я могу погибнуть в любую секунду, — наконец осознал он.

Но в своем родном «Фольксвагене», купленном шесть лет назад, он пока чувствовал себя в безопасности. Машина ничуть не пострадала, была по-прежнему крепка и надежна, в то время как остальной мир — он это чувствовал — все окружающее претерпело радикальную, ужасную метаморфозу.

Ему даже не хотелось смотреть по сторонам.

«А что, если Барбара и ребятишки погибли? — спросил он себя. Как ни странно, но при этой мысли ему вдруг стало легче дышать. — Впереди новая жизнь, предвестницей которой стала встреча с той девушкой. Отныне все будет иначе, табак и вина станут на вес золота. Скорее всего, сейчас у меня в машине целое состояние. Больше никогда не придется возвращаться в Петалуму; теперь я могу просто исчезнуть, и Барбаре ни за что меня не найти». От этих мыслей настроение у него поднялось, стало веселее.

Но ведь это означает — Боже ты мой! — что ему придется проститься с магазином, а даже сама мысль об этом приводила его в ужас, лишь усиливающийся ощущением опасности и одиночеством. «Нет, не могу я его бросить, — наконец решил он. Магазин был результатом двадцатилетней работы по созданию постоянной клиентуры, изучению потребностей покупателей и умения удовлетворять их запросы.

«С другой стороны, — думал он, — возможно, эти люди уже мертвы, как и моя семья. Я должен смириться с этим: все изменилось, не только то, на что мне наплевать».

Сбавив скорость, он принялся размышлять над тем, как события могут развиваться дальше, но чем больше думал, тем к более неутешительным выводам приходил. «Нет, вряд ли кто из нас выживет, — наконец вынужден был заключить он. — Скорее всего, все мы облучены, так что приключение с той девушкой, скорее всего, последнее примечательное событие в моей жизни, да и в ее тоже — она, наверняка, тоже обречена.

Господи, — в отчаянии подумал он. — А ведь во всем этом виноват какой-нибудь дуб из Пентагона. Нас должны были предупредить за два или за три часа, а вместо этого у нас оказалось всего пять минут. А то и меньше!»

Теперь он уже не испытывал ненависти к врагу. Единственное, что он чувствовал, так это стыд, испытывал ощущение, что его предали. Эти военные чинуши в Вашингтоне, скорее всего, и в ус не дуют в своих бетонных бункерах, как Адольф Гитлер в конце войны. А нас оставили умирать. От этой мысли ему стало не по себе, она была сама по себе ужасна.

Внезапно он заметил, что на сидении возле него лежит пара стареньких стоптанных кроссовок. Это той девушки. Он вздохнул, внезапно почувствовав, как наваливается усталость. Сувенир на память, мрачно подумал он.

Но потом его вдруг охватило возбуждение. «Никакой это не сувенир, это же знак! Знак, что я должен остаться здесь, в Уэст-Марино, и начать все сначала. Если я останусь здесь, то рано или поздно снова встречусь с ней. Это точно, я уверен. Именно поэтому она и оставила кроссовки, она заранее предвидела, что я начну новую жизнь здесь, что после всего происшедшего я не захочу — не смогу — уехать. К черту магазин. К черту жену и детей, оставшихся в Петалуме».

И дальше он ехал уже весело насвистывая от охватившего его чувства радости и облегчения

Теперь у Бруно Блутгельда больше не оставалось сомнений; он увидел непрерывный поток машин, направляющийся в одну сторону — на север, в направлении шоссе, ведущего прочь из города. Беркли превратился в сито, из всех ячеек которого сочились люди, выбирающиеся из своих убежищ, люди из Окленда, Сан-Леандро и Сан-Хосе. Все они теперь шагали по улицам, все только в одном направлении. «Это не я, — сказал себе доктор Блутгельд, стоя на тротуаре и видя, что не может перейти улицу, на другой стороне которой была припаркована его машина. И все же, — понял он, — пусть даже это означает конец всему, пусть города и люди и у них, и у нас уничтожены, я несу ответственность за это.

Все же в какой-то мере именно я виноват в происшедшем.

Я должен как-то исправить положение, — сказал он себе. Он стиснул руки, на лбу от напряжения вздулись вены. — Все должно стать как прежде, понял он. Я должен повернуть события вспять.

А случилось вот что, — решил Бруно. — Они заканчивали свои приготовления, намереваясь раз и навсегда покончить со мной, но недооценили моих экстраординарных возможностей, таящихся где-то на подсознательном уровне. Я лишь отчасти могу контролировать их, они проявляются в основном на надличностном уровне, который Юнг назвал бы коллективным бессознательным. Они не приняли в расчет практически безграничную мощь моей реактивной психической энергии, и теперь она обрушилась на них, в ответ на их приготовления. Я этого не желал, выброс этой энергии стал результатом психического закона реакции на раздражитель, однако я все равно не могу сложить с себя моральной ответственности за это, поскольку именно я, «Я» с большой буквы, мое эго, подавило мою личность. И теперь, когда реакция проявилась, я должен бороться с этим. Мое подсознание и так натворило дел, и ущерб даже слишком велик.

Впрочем, нет, в чисто физическом смысле, в плане действия и противодействия, не слишком велик. Тут в дело вступил закон сохранения энергии, равное соотношение; его коллективное бессознательное прореагировало соразмерно вреду, который собирались причинить мне другие. Однако теперь настало время компенсировать нанесенный ущерб. Это должно стать следующим шагом по логике вещей. Процесс разрушения исчерпал себя… или еще нет? — Блутгельд вдруг засомневался, и даже пришел в некоторое замешательство. Интересно, его метабиологическая защитная система, завершила реактивный процесс, или он будет продолжаться?

Бруно задумчиво хмыкнул, пытаясь предугадать, что будет дальше. Небо, было затянуто пылью, частичками столь легкими, что они могли долгое время висеть в воздухе. Чего же ожидать в дальнейшем, что еще таится в этой психической утробе? В духовной утробе, внутри меня, стоящего тут и размышляющего, что будет дальше. Интересно, знают ли все эти люди в машинах, эти бледные от страха мужчины и женщины — знают ли они кто я ? Известно ли им, что именно я и есть средоточие, центр всего этого катаклизма? Он некоторое время наблюдал за текущим мимо него потоком людей, и, в конце концов, пришел к выводу, что они знают о нем, знают о том, что причиной всего случившегося является именно он, но просто боятся попытаться причинить ему хоть какой-нибудь вред. Они хорошо усвоили урок.

Подняв руку, он крикнул им:

— Не бойтесь, больше ничего не случится. Обещаю!

Поняли они, поверили ему? Блутгельд ощущал их направленные на него мысли, их панику, их боль, а также их ненависть к нему, проявления которой сдерживались лишь воспоминанием об ужасной демонстрации его могущества. «Я-то знаю, какие чувства вы испытываете, — подумал, а, может — Бруно и сам бы не мог сказать точно — произнес вслух он. — Да, вы получили тяжелый жестокий урок. Впрочем, как и я сам. Мне следует лучше следить за собой; в будущем мне следует относиться к своей мощи с большей осторожностью, с большим почтением к дарованным мне силам.